Ирина Ракша – внучка выдающейся русской певицы Надежды Плевицкой, вдова известного художника Юрия Ракши. Ещё школьницей в 50-е годы из московского дедушкиного профессорского дома она отправилась на освоение целинных земель Алтая: работала трактористом, почтальоном, учётчиком. Вернувшись в Москву, окончила сценарный факультет ВГИКа, Литературный институт им. Горького. Ирина Ракша – создатель художественных и документальных фильмов, автор более 30 книг прозы, переведённых на многие языки мира. Сегодня Ирина Ракша – гость «Файла-РФ».
Ирина Ракша – лауреат литературных премий: «Золотое перо России», им. В. Шукшина, им. С. Есенина. В честь писательницы Российской Академией Наук названа планета солнечной системы № 50 83 – «Иринара».
Ирина Ракша активно работает над новыми книгами прозы и эссе о своих выдающихся современниках. Главным делом своей жизни считает увековечивание памяти Юрия Ракши и внимательное исследование жизненного пути Надежды Плевицкой на фоне роковых событий первой половины XX века.
Всё больше почитателей у её романа «Белый свет». Возможно, причина в том, что автор соединил осмысление трагических страниц истории России с постижением глубинной сути человеческой души, природы и всего окружающего мира.
– Ирина Евгеньевна, ныне в моде лёгкое чтиво, легкая музыка… Как относилось ваше поколение, поколение Шукшина и Тарковского к творчеству?
– Во все времена было более глубокое восприятие мира и менее глубокое. Всё дело в пропорциях. Сейчас лёгкое перехлёстывает. Институты преподавания и преподнесения знаний зависят все-таки от государства, от его руководства, от того, куда нацию направляют. От доминанты этого направления. В советское время, не смотря на атеизм, были высоконравственные задачи, идеи. И они доминировали. Другое дело, как они осуществлялись. Но люди по вековечной православной традиции понимали, что красть плохо, а воровать нельзя. И воспитывались мы на книгах, нас с детства хочешь – не хочешь, заставляли читать, и читать классику. А она вся сложилась на законе Божием, на православных истинах. Мне читала книги бабушка, читала мама, потом я читала сама. Я воспринимала всё очень остро, сердцем. Например, помню, как плакала над некрасовскими строками: «Плакала Саша, как лес вырубали, // Много там было прекрасных берёз…// Ей и теперь его жалко до слёз».
Без книги, без высокого слова не будет человека. Но когда в 1991-м на страну неожиданно обрушился капитализм, про книгу стали забывать, стало вроде бы не до этого. Но Бог не без милости. Русская душа изначально несёт в себе православную сущность, Божию. Уже более тысячелетия из рода в род. И зёрна этого бесценного дара даже в советское время в нас не могли не сохраниться, не прорастать. Прорастают они и в сегодняшнее время.
Творчество – очень сложная вещь. И совершенно верная фраза: «Если можешь не писать – не пиши». Художник Юрий Ракша не мог не писать. Когда он подходил к мольберту, всё остальное пропадало. Оставалось только вдохновение. Юра говорил, что вдохновение – это «моменты, когда ты словно разговариваешь со всем человечеством».
В своей картине – историческом программном триптихе «Поле Куликово», находящемся ныне в Третьяковской галерее, он воплотил в живописи главные моменты в истории создания России как государства: победы Московского князя Дмитрия Донского на поле Куликовом. «Я шёл к этой картине всю свою жизнь, а написал лишь в последний год. В ней воплотились все мои знания, опыт, размышления. И, конечно, любовь». И действительно, это был подвиг художника. На полотне воплотились образы семи великих Святых, просиявших в земле русской: преподобный Сергий Радонежский, князь Дмитрий Донской, его жена Евдокия (святая Ефросинья), монахи-воины Пересвет и Ослябя, художник Андрей Рублёв. Юра писал эту картину в последний год жизни, превозмогая неизлечимый лейкоз. Господь дал ему кисть, и он держался за неё, как за крест. Вместо месяца жизни, как предрекли врачи, он прожил год. С последним мазком закончилась земная жизнь творца. В своей последней статье художник написал: «У каждого из нас в жизни должно быть своё «поле Куликово». И на нём надо стоять, стоять на своей правде.
Люди, которые опираются на свои устои, на традиции, обязаны писать, даже если за это ни копейки не платят. И сейчас существуют творцы, просто их не знают, а их надо выискивать как жемчужины в океане жизни. К сожалению, для этого очень мало поддержки сверху, нет субсидий, творческих объединений, какие существовали в советское время при творческих союзах. Например, «Роман-газета» с моими повестями в 1981 году вышла из печати в «Худлите» двумя тиражами по полтора миллиона, охватывая читателей по всему Союзу от Чукотки до Калининграда. Для хороших книг были такие огромные тиражи, что люди не могли не читать. Во всех творческих жанрах был такой высоконравственный отбор произведений, что сор, грязь, недопустимая лексика отметались изначально. Книга в руках у ребёнка была с детства. Мы действительно были читающей страной.
– Так как же снова нам обрести свою утраченную культуру, и, следовательно, уважение к нам во всём мире как к нации?
– Очень часто мы словно слепые ищем какую-то национальную идею. Но она лежит совсем близко. Она заложена в Православии, в десяти заповедях Божиих. Не убий, не укради, люби отца и мать… Эта идея была дана людям давным-давно. Ничего более умного человечество за две тысячи лет не придумало.
Мой друг Василий Шукшин, которого я знала всю жизнь, с Алтая, с начала 50-х годов, как ни странно, не любил кино, хотя был прекрасный актёр и прекрасный режиссёр. А любил Слово. В первую очередь он был писателем, сценаристом, и сам так считал. И действительно, «В начале было Слово», – сказано в Евангелии от Иоанна. Слово лежит в основе всего: книги, сценария, речи, мысли, общения. Оно первично. Оно основа. А сейчас, к примеру, какая основа в телесериалах? Сквернословие, кровь, свальный грех… Так что, если слово гнилое, то и видим то, что видим, по «ящику».
Конечно, во все исторические времена была «жёлтая» литература. Но количественно ни в XIX, ни в XX веках такого наплыва, такого захлёста мерзости не было. И во времена Чехова были писатели – «шалуны», и даже более популярные, чем он, и во времена Капниста, и во времена Радищева, и во времена Екатерины II. Но дошли до нас только те, кто более остро и более серьёзно доносил истину.
– Ирина Евгеньевна, прочитав Ваше эссе «Голубочек мой ясный» о Василии Шукшине, невозможно не спросить о Вашей дружбе с ним и с его матушкой. Что Вам вспоминается, когда думаете о Шукшине?
– Родина Шукшина – Алтай, Бийск – это и моя малая родина. Я заканчивала там десятый класс, работая на целине в совхозе «Урожайный», что рядом с шукшинскими Сростками. Дружила с его мамой Марьей Сергеевной. И до знакомства с самим Васей, и после его смерти.
Когда я уже училась во ВГИКе, вернувшись в Москву, по моей просьбе в институтской библиотеке нашли читательскую карточку Шукшина. Он был студентом ВГИКа. Там значились десятки книг по философии, классической литературе, чего там только не было! То есть он «добирал», чего не получил в юности.
Никогда не забуду, как он мне однажды сказал, когда я снимала свой документальный фильм на Алтае, а Шукшин там снимал свой художественный: «Я ведь уехал в Москву поступать во ВГИК, потому что испугался, что мне понравилось сидеть в президиумах». (Его продвигали по комсомольской линии). Эта его фраза мне запомнилась навсегда. Ведь каждый второй рад был бы посидеть в президиумах, получать деньги. А Вася был творец изначально, отмеченный Богом.
– Ирина Евгеньевна, Ваш ставший уже известным роман «Белый свет» – о русском человеке, о хозяине своей земли, о совести, которая в людях, некрепко стоящих на земле, зачастую дремлет. «Я от белого свету отвык», – вспоминается мне строка Владимира Высоцкого. По-моему, Ваш роман всё актуальнее звучит для всех, кто стосковался по «белому свету»?
– Словосочетание «Белый свет» для меня не случайно, очень близко и многозначно. С ним я живу всю жизнь. «Белый свет» – это и конкретное понятие: весь мир, планета. А с другой стороны в понятие «белого света» входит и такое явление, как человеческая душа, расширяющаяся до огромного пространства всего мира, и обратно от макромира космического до мира внутреннего. В понятие «белый свет» входит и понятие света в смысле многоцветия – где собраны все цвета и оттенки радуги. Сколько существует Россия и русский язык, для русского человека понятие «белый свет» – это что-то очень чистое, доброе, глубинное. Если у Высоцкого слова «я от белого свету отвык» употреблены как огромная печаль об утере чистоты, добра, то у Бунина, у Набокова наоборот, понятия «белого света» существуют с положительным значением.
Всё искусство на земле основано на драматическом событии – на борьбе добра со злом, белого с чёрным. Это истина.
Сначала у меня был рассказ о партизане Николае Черданцеве, предки которого жили с XIX века на Алтае. Мне довелось ещё в юности, работая на целине, встречаться с этим подлинным героем. Уже тогда он был почти стариком. Жил на хуторе с молодой женой – алтайкой и кучей детей. Люди на Алтае привыкли жить своими хуторами. Там не было больших деревень, а были так называемые «заимки». И эти заимки в 20-30-ые годы то сгоняли в колхозы, то распускали опять. Эта неразбериха прошлась по судьбам всех простых людей, таких, как Черданцев. На спине у него были коричневые рубцы – его пороли то белые, то красные, а он был человеком нейтральным, не понимал этой гражданской вражды. И ушёл в лес.
В 60-е годы я квартировала у Черданцевых, и мне удалось записать истории, рассказанные старым партизаном. Тогда же был опубликован мой очерк о нём. Но тема Чуйского тракта, тех трагедий, которые на нём происходили в 20-е годы XX века, и происходят сейчас, меня волновала всё больше и больше. Итак, очерк за ряд десятилетий превратился в роман «Белый свет», а партизан Николай Черданцев стал главным героем романа Сергуней Летяевым.
– Никакая цензура Вам не помешала донести христианские истины до своего читателя…
– В сегодняшних СМИ так много споров о прежней цензуре, что диву даёшься. Я была в эпицентре этих событий и скажу, что дай Бог каждой стране иметь такую цензуру, которая была у нас во второй половине XX века.
Может быть, мне, конечно, повезло. Цензура не издевалась над моими произведениями, потому что я никогда не занималась политикой. Меня интересовали только нравственные аспекты. И в основе всей моей прозы лежат православные истины, с которыми не поспоришь.
Душа героя моего романа «Белый свет» – это подарок. При всей трагичности и нищете бытия Сергуня всем хочет сделать добро. И самой своей жизнью отвечает на вопрос: «Для чего человек живёт?». А он живёт, чтобы отдавать себя. Ведь делать добро ближнему – это делать добро себе. Господь сказал: «…кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что Вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей». А значит, того человека Господь вознаградит за добро. И Сергуня дарит и дарит себя всем окружающим, не потому что его научили, просто его таким Господь сотворил. Нельзя сбрасывать со счетов Божий промысел. А ведь он и атеист, и человек неказистый, и ухо ему в революцию отрезали, и в армию его не взяли, и жена, которая приняла его в свой дом лишь как работника, его не любит, а любимая жена, с которой всю жизнь прожили, умерла. Но он не тешит душу обидами, а старается видеть вокруг себя белый свет. И сам словно излучает его, и даже «печаль его светла». Даже гибнет Сергуня, жертвуя жизнью, пытаясь спасти любимую собаку. В тайге, в снегу под сосной гибнет, не упрекая своих деревенских. И даже радуется, что никому из них не доставит хлопот себя хоронить. «Вот он, крест мой самородный», – последним взором смотрит он на заснеженную крону над головой. Он уходит в природу, становится самим белым светом. Микромир его души сливается с макромиром, со вселенским светом.
А ведь это и есть путь Христа, который пошёл на Крест, чтобы спасти человечество, подарить добро грешникам, которые его предали. Я не делаю никаких прямых параллелей, а просто описываю героя, который отдаёт себя человечеству. И последнее, что слышит Сергуня, – грохот машин, которые идут и идут по Чуйскому тракту, увозя за границу варварски срубленный алтайский кедр.
Все эти мысли я стараюсь передать через глубинные картины. Пытаюсь касаться самых главных проблем настоящего: что есть добро и что есть зло; что есть жизнь и что есть смерть, и для чего человек живёт. Чтобы превратить судьбу «маленького» человека в общечеловеческую, мне нужно было прожить многие десятилетия, а возможно и всю жизни.
Автор не имеет права не знать, к чему зовёт читателя. Мераб Мамардашвили сказал: «Дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно».
– В последние десятилетия пишется много статей, диссертаций, различных книг о воспитании, о достоинстве человека, о духовности. А молодым, тем не менее, в наступившем тысячелетии всё труднее найти путь к истине, к решению свой судьбы…
– Думаю, самый короткий путь к душе любого человека, к его сердцу – через слово. Евангельское Слово и высокохудожественное – от «Слова о полку Игореве», до Пушкина, от Бунина до Шукшина. И путь этот, как ни крути, обязателен, неизменен, непререкаем. Каждый, особенно писатель, должен пройти по нему, сделать свои выводы.
Конечно же, все мы заложники своего времени, своих сложностей и ошибок. Своих преодолений. Недаром же прекрасный поэт Борис Пастернак сказал: «Не спи, не спи, художник, // Не предавайся сну. // Ты вечности заложник, // У времени в плену».
Есть у меня, например, в середине книги «Белый свет» глава, которую я написала гораздо позже, когда роман был уже закончен. А она оказалась самой главной, стала ключом ко всему повествованию. Глава о чёртовом колесе, построенном в Бийске для развлечения горожан, на месте ранее разрушенного собора. И это очень символическая для меня глава. У Василия Шукшина есть рассказ о разрушении этого собора. Об этом же соборе, но только о последствиях от его разрушения, пишу я в этой главе. Вокруг чёртова колеса по ночам собираются все чёрные силы, весь сброд города. И образ громыхающих, пьяных байкеров, по ночам кружащих вокруг этого чёртова колеса и даже пытающихся его раскрутить, я ввела как образ бесов, которые всё наступают и наступают на нашу Россию.
Западные идеологи открыто говорят о том, что сильная Россия им не нужна. Идеологи доллара, идеологи прагматизма – наши откровенные духовные враги уже давно не скрывают своих намерений. И в последние времена водораздел между добром и злом всё резче, пропасть всё глубже, всё нагляднее. И перепрыгнуть с одного берега на другой уже не получается. Пора занимать конкретную позицию. Я и дочери своей, художнице, говорю: не предавай себя, своих устоев, своих идеалов. Когда всуе, даже в разговорах, предают твою Родину – не молчи, вспоминай слова отца: «У каждого из нас в жизни должно быть своё «поле Куликово».
– Ирина Евгеньевна, я знаю, что по благословению Патриарха Алексия II Вы были старостой храма Рождества Пресвятой Богородицы на Бутырской улице. Чем это для Вас стало?
– Действительно, в 1994 году нечаянной радостью была для меня встреча с патриархом. Он принял меня в своём кабинете в Донском монастыре. И вместо обещанных двадцати минут подарил времени вдвое больше. Это был воистину праздник. Но самое неожиданное в этой встрече произошло в конце. Святейший благословил меня стать председателем приходского совета храма Рождества Пресвятой Богородицы. И после этого в моей жизни начались буквально чудеса. Я – писатель, кинодраматург, вполне светский человек вдруг и на долгие годы, став старостой совершенно разрушенного храма, занялась его восстановлением. Совершенно безвозмездно. В тяжкие 90-е годы, когда не было гонораров, приходилось даже «таксовать» на своей машине. Но чудеса продолжались.
В журнале «Работница» мне неожиданно предложили вести рубрику, посвящённую искусству: проза, поэзия, живопись. Стала я писать в журнале и о святых – вести отдельную рубрику «Благовест». И вот ко мне в течение последующих лет начали нежданно, словно нечаянная радость, приходить мощи Святых. Из самых разных уголков России и со Святой Земли: то священники привезут, то монахи из поездок по святым местам передадут в дар. Так у меня оказались мощи Елизаветы Фёдоровны с Варварушкой, Герасима Иорданского, Серафима Саровского, Луки Войно-Ясенецкого, Мартина Исповедника, Ионы Киевского. Эти бесценные святыни я носила у себя на груди, в серебряном мощевичке, но потом, по благословению игуменьи Варвары Пюхтицкой, стала передавать их в разные храмы. Так в московских храмах появились новые иконы с мощами этих святых.
А чудеса продолжаются и поныне. Надо только уметь их видеть. В восстановленном храме продолжаются службы. Дочь стала художницей. Растут внуки. Я пишу книги, даже успела снять документальные фильмы о певице Надежде Плевицкой и художнике Юрии Ракше, в честь которых РАН наименовала планеты «Плевицкая» и «Ракша». Однако никогда не забываю слова Юрия Ракши: «У каждого из нас в жизни должно быть своё «поле Куликово».
ИРИНА УШАКОВА
Источник: file-rf.ru